Твердая рука - Страница 25

— О чем ты говоришь? — с яростью напустилась на меня Розмари. — Ради Бога, разъясни. Почему ты так озабочен?

— Множество скачек были проиграны, потому что лошадей чересчур загоняли на тренировках.

— Разумеется, — торопливо вставила она. — Это всем известно. Но Джордж так не поступал. Никогда.

— А что, если в седло положили свинец? А что, если трехлетка пустилась в галоп с пятью фунтами тяжелого груза? А потом через несколько дней ей предстояли тяжелейшие испытания в Гинеях? И от Напряжения у нее заболело сердце?

— Боже мой! — воскликнула она. — Боже мой!

— Я не утверждаю, что подобное случилось с Зингалу и Глинером. Я только высказал предположение. И если оно верно... то в этом замешан кто-то из вашей конюшни.

Она опять затряслась нервной дрожью.

— Ты должен продолжить расследование, — проговорила она. — Пожалуйста, попытайся еще что-нибудь узнать. Я привезла тебе деньги. — Она опустила руку в карман плаща и достала оттуда маленький коричневый конверт. — Тут наличные. Я не смогла выписать чек.

— А я его и не заработал, — откликнулся я.

— Нет. Да. Возьми их. — Она настаивала, и в конце концов я, не открывая конверт, положил его к себе в карман.

— Позвольте мне посоветоваться с Джорджем, — предложил я.

— Нет. Он страшно разозлится. Я это сделаю... я хочу сказать, что предупрежу его относительно галопа. Он думает, что я сумасшедшая, но, если я буду продолжать расследование, он наконец обратит внимание. — Розмари поглядела на часы, и ее волнение возросло. — Мне пора возвращаться. Я сказала, что поехала на прогулку в Хеф. Но я там никогда не была. Мне надо ехать, а не то они начнут беспокоиться.

— Кто начнет беспокоиться?

— Конечно, Джордж.

— Неужели он знает, что вы делаете каждую минуту?

Мы ускорили шаг, двинувшись к воротам кладбища. У Розмари был такой вид, словно она вот-вот бросится бежать.

— Мы всегда сообщаем друг другу о наших планах. Он спрашивает, где я была.

Он не подозрителен... просто это вошло у него в привычку. Мы всегда вместе. Ты же сам знаешь, что у нас в семье все связано со скачками. Владельцы могут приехать в самое неподходящее время. Джордж любит, чтобы я была на месте.

Мы подошли к машинам. Она как-то робко попрощалась и лихо понеслась домой.

Чико, ждавший меня в «Шимитаре», заметил:

— До чего же тихо. Даже призракам, должно быть, тут наскучило.

Я забрался в машину и швырнул ему конверт.

— Пересчитай, — сказал я и завел мотор. — Посмотрим, сколько мы заработали.

Он открыл его, вытащил аккуратную пачку новеньких банкнот и облизал пальцы.

— Ух, — произнес он, кончив подсчитывать. — Да она нам целую кучу отвалила.

— Она хочет, чтобы мы продолжили.

— В таком случае ты знаешь, на что идешь, Сид, — проговорил он, взмахнув пачкой. — Не деньги, а вечный укор. Они подстегнут тебя, если ты вздумаешь остановиться.

— Ну, что ж, это поможет.

Мы растратили часть гонорара, оставшись на ночь в Ньюмаркете и обойдя несколько баров. Чико пообщался там с местными ребятами, а я с тренерами. Это было во вторник вечером, и повсюду царило спокойствие. Из разговоров я не почерпнул для себя ничего интересного и выпил много виски. Чико вернулся и принялся икать.

— Ты когда-нибудь слышал про Инки Пула? — задал он вопрос.

— Это что — песня?

— Нет, это работающий жокей. А что такое работающий жокей?

— Чико, мальчик мой, работающий жокей — это парень, который объезжает лошадей и мчится галопом, — откликнулся я, — а ты пьян.

— Ни капельки.

— Так что же делает, по-твоему, работающий жокей?

— Ты сам только что сказал. На скачках от него пользы немного, но на тренировках он может здорово скакать галопом. Инки Пул, — сообщил Чико, работающий жокей у Джорджа Каспара. Инки Пул объезжает Три-Нитро и учит его галопу. Ведь ты просил меня узнать, кто ездит на Три-Нитро.

— Да, просил, — ответил я. — Но ты пьян.

— Инки Пул, Инки Пул, — повторил он.

— Ты с ним разговаривал?

— Я никогда его не видел. Это мне ребята проболтались. Работающий жокей Джорджа Каспара. Инки Пул.

Я взял бинокль, повесил его на шею и в половине восьмого утра направился к Уоррен-хиллу, чтобы понаблюдать за вереницей лошадей на утренней тренировке. Я понял, что много воды утекло с тех пор, когда я был одним из этих поджарых парней в свитерах и фирменных кепи. Тогда мне приходилось чистить трех лошадей и заботиться о них, вваливаться в общежитие в промокших бриджах, а после сушить и проветривать их на кухне. Замерзшие пальцы, очередь в душевую, так что как следует и не вымоешься, в ушах звенит ругань, и невозможно побыть одному.

В семнадцать лет все это приводило меня в восторг, потому что, кроме лошадей, для меня ничего не существовало. Прекрасные, восхитительные создания их инстинкты и реакции отличались от человеческих, как вода от масла, не смешиваясь, даже когда это их затрагивало. Проникнуть в сознание, понять, что они чувствуют, означало для меня открыть дверь в неведомое, выучить какой-то необычайно красивый иностранный язык и суметь с грехом пополам на нем объясниться. Понимание давалось с огромным трудом, я не мог услышать, о чем они просят, или догадаться, что им надо. Для этого мне следовало родиться телепатом.

Позднее на скачках меня иногда посещало чувство полного единства с лошадью, и я считал, что получил от судьбы бесценный дар, но готов допустить, что моя страсть и воля к победе тоже была для коней подарком. Каждый из них стремился прийти к финишу первым, и мне надо было только показать им, куда и с какой скоростью мчаться. Можно без преувеличения сказать, что, подобно многим жокеям на скачках, я подстрекал и направлял лошадей больше, чем того требовал здравый смысл.